– Не курю, – поежилась.

– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, – прогудела Светина подруга и смачно затянулась.

Людочка улыбнулась. А тот парень, его звали Костя, странно усмехнулся ей в ответ. Людочка схватилась за эту улыбку, опасливо глазея на него. Она его заприметила еще в дни поступления и сейчас рада была оказаться рядом. Костя ей подмигнул, она повела плечами. Под мышками проступили пятна пота, Людочка сжалась, беспокоясь, что он заметит. Она по-прежнему была сдобной и мягкой, с красивой пышной грудью и такими же пышными бедрами. Слон не стал прекрасным лебедем, увы. Людочка немного завидовала стройным девчонкам, но похудеть не старалась. В ее жизни это вряд ли бы что-то изменило, обреченно признавала она.

Кто-то бренчал на гитаре, Светочка упорхнула с высоким кучерявым парнем к березам, и там они жарко целовались. Костя сидел рядом с Людочкой, рассказывая ей о том, как провел лето в Испании. Она слушала его внимательно, цепляясь за описания, представляя и синее море, и ракушки, горы, запах пыльной жары и вкус вина на губах. Людочка всего этого не знала, с мамой лето они проводили на старой даче в тени яблонь. Мама могла часами лежать с книгой на раскладушке, а Людочка пряталась на веранде, штопая и зашивая, склеивая и восстанавливая непрочный мир.

А когда совсем стемнело, Костя взял ее ладонь и повел за собой. Она шла за ним, словно корова на поводке, и отчего-то было странно тепло и приятно где-то внутри. В грязном лифте они целовались. Его руки проникли под рубашку, пальцы барабанили по груди – Людочка задержала дыхание, стало страшно, что Костя отпрянет, засмеется: слишком толстая, слишком мягкая… Он же задышал в ухо:

– Какая ты классная…

Они ввалились к нему домой запыхавшиеся, желая поскорее сорвать одежду. Костя скидывал кеды, а Людочка замерла в прихожей, с ужасом оглядывая пространство: диван, огромный дубовый шкаф с книгами и безделушками, а возле окна стояла ваза – огромная, пузатая, с легкой надглазурной росписью. Людочка впилась в нее глазами, восхищаясь рисунком и ужасаясь одновременно ее хрупкостью. А Костя уже тянул ее туда, на диван, прямо к вазе, которая, Людочка это точно знала, доживала свои последние минуты.

– Нет, нет, давай тут, – она притянула Костю к себе, стала снимать юбку, торопливо, неуклюже, бормоча про себя: «Только не туда, только не в комнату».

Костя засмеялся:

– Я думал, ты неопытная, – он чуть не упал, схватился за шкаф, – а ты вон какая!

Все закончилось быстро, словно пронесся поезд мимо старой станции, слегка позвякивая корпусом и дребезжа колесами. Перехватило дыхание, и было страшно, что тебя снесет воздушной волной, а потом раз – и снова тишина, и слышно, как поют птицы. Людочка смотрела на стену перед собой, думая, как бы теперь сбежать побыстрее домой. А Костя чмокнул ее в нос и протянул ей рубашку.

– Ух! – тряхнул лохматой головой. – А теперь надо выпить. Ползи на диван, я притащу шампанское.

Людочка замерла с рубашкой в руке. Она смотрела на вазу, и ей казалось, ваза тоже смотрит на нее – строго, как учительница, молчаливо с укором, осознавая, что Людочка-то – девочка-слон. Людочка медленно набросила рубашку на голое тело и аккуратно сделала шаг вперед. «Нет, надо уходить, я так не могу», – думала и совсем не знала, что делать. Костя ей нравился, и так не хотелось возвращаться домой к вечно недовольной маме и кладбищу поломанных предметов. А вот броситься на диван, поджать колени, пить шампанское и смотреть в его глаза, болтая ни о чем, – безумно хотелось.

Людочка все-таки вошла. А Костя крикнул из кухни:

– Прикинь, клубника есть! Мы прям романтику устроим!

Он шуршал пакетами, хлопал дверцей холодильника, а Людочка тихой кошкой медленно входила в комнату. Она присела на диван, выдохнула. Ваза стояла в двух шагах и была еще жива.

Костя впорхнул в комнату – в одной руке бокалы, в другой – тарелка с клубникой, плюхнул все на диван и убежал на кухню. Людочка поискала глазами столик – есть клубнику на диване не хотелось, боялась испачкать.

– Та-дам! – Костя откупорил шампанское, и тонкая пенистая струйка потекла по зеленому стеклу. – Так, там, за тобой в углу, столик сложен, подай-ка.

И Людочка послушно встала, чтобы взять сложенный столик, и, конечно же, задела вазу… «Очень хрупкий фарфор», – услышала она голос мамы.

«Три крупных, два средних, один маленький, и немного совсем мелких», – Людочка подсчитала разбитые части и стала ползать по полу, собирая пухленькими пальчиками осколки, чтобы тут же все склеить.

– Я… Прости, пожалуйста, прости… Я все исправлю, у меня есть… и даже иголки с нитками, все-все есть, я умею, – она плакала, запиналась, задыхалась.

– Эй, эй! – Костя подлетел к Людочке и стал поднимать ее с колен. – Ты чего?!

Она хотела сказать ему, что понимает, с такими, как она, невозможно быть вместе, невозможно трахаться, а любить – тем более… Она слониха, уродина, мама всегда это говорила, а Людочка думала, что вырастет – и все изменится. А ничего не меняется. Но у нее есть клей, тюбик всегда с нею, чтобы клеить и восстанавливать… Костя бросился вон из комнаты и вернулся с огромным черным пакетом.

– Я могу ее починить…

– Да черт с ней. Это всего лишь вещь, – он побросал осколки в пакет и швырнул его в прихожую.

Людочка смотрела на мусорный пакет и ощущала себя пугающе странно. «Это всего лишь вещь» – кололо в висок. И мир закачался, словно кораблик-карусель из детского парка, и вся ее жизнь закачалась, и стало чертовски тоскливо, до тошноты. Все, оказывается, может быть совершенно иначе…

– А у меня клей был…

Костя засмеялся. Людочка помедлила, задумчиво слушая его смех, а потом вышла в прихожую, достала из сумки клей, набор иголок с нитками и швырнула в пакет – вдогонку к разбитой вазе.

Костя протянул ей фужер с шампанским – на тонкой ножке, резной рисунок по серебристому хрусталю. Такие обычно бьются в мелкую пыль.

И Людочка заливисто, громко захохотала…

Алина Пожарская

Сходня

1

Я сидела на кухне, когда она позвонила.

– Привет, это Лу. У меня новый номер.

– Что случилось?

– Лешего помнишь? Со Сходни который?

– Ну, помню. И?

– Его сбила фура. Ампутация кисти. И что-то с головой. Сходненские спрашивают. Приедем?

2

С Лешим я познакомилась на Чистых прудах. Я несла проездной из универа для Лу, а она мне – двести рублей.

Обычно мы встречались у нее в районе.

«Давай резче встречаться, – говорила она. – А то за мной заржавеет».

«Я тебе что, мужик на свидании? – отвечала я. – Ждать тебя чести дофига».

Тем не менее я ни разу не ушла с красно-зеленой Преобраги. Очень тут воздух умиротворяющий. Притом не снотворный.

Но в этот раз что-то пошло не так, и вместо Преобраги случились Чистяки.

– Ать!

Меня нагнал парень в шляпе и плаще. Он был коротко стрижен и выглядел по-чикагски и по-говнарски одновременно.

– Ну, – сказала я, – привет.

– Я Леший. А ты?

– А я Марго.

– А кого ждешь?

– Подругу.

– А я девушку. Любу жду.

Я что-то заподозрила.

– Какую Любу?

– Готичную. На той неделе познакомились.

Он раскрыл телефон-раскладушку и сунул мне под нос. На рабочем столе на фоне Введенского кладбища стояла Лу. На ней был белый грим, черная юбка и шляпа Лешего.

3

С Лешим у них ничего не вышло, потому что Лу мечтала о длинноволосом парне, а Леший только что дембельнулся. Я предположила, что хайр – это повод, а причина, видимо, в другом. Но Лу не слушала.

– Ты, Марго, оставь-ка свой фрейдизм. Нет хайра – нет любви.

Мы сидели на Преобраге у Моссовета, и я слышала запах ее белой пудры. Не духов, а именно пудры, густой, порошковой, даже волокнистой какой-то. Пудра делает Лу земной, хотя готы добиваются обратного. Но что поделать: грим – тоже материя.

– Знаешь, – сказала Лу, – которые на Сходне тусят, те ж во сне умирают. Не слышала?

– Не-а.

– Ну теперь знаешь. Адовый район у нас. Тебе не страшно?

Я покачала головой:

– Тушка – вот мой район. На Сходне я работаю.

На Преобраге солнечно. Лу не вписывается в родной